Страх сцены (страх публичных выступлений, страх

аудитории) - патологическая боязнь выступать на публике.

Является одним из распространенных социальных страхов. В психологии

боязнь публичных выступлений называется пейрафобией или глоссофобией.

По оценкам психиатров испытывают страх перед выступлением 95% людей.

(Википедия)

Есть люди, которых хлебом не корми - дай повыступать. Жириновскому вот, к примеру, дай только трибуну, так будет трендеть, пока не охрипнет. Большинству людей это всё фиолетово: надо будет - встанет и выступит, а не надо, так и не надо, не расстроится. А некоторым, вроде меня, проще вагон разгрузить, чем выйти на сцену или трибуну. У меня даже есть объяснение этого феномена, не научное, так, на уровне гипотезы - что я свою прежнюю жизнь закончил на эшафоте. Вот у меня на уровне генетической памяти и ассоциируются сцена, публика и смертельный ужас. И ничего с этим не поделать. Тоже фобия, такая же полноценная, как и любая другая.

Выступать, конечно, доводилось и не раз. По-разному. Пока учился в музыкальной школе, выступал в ней же (но там не так страшно, всё-таки все более-менее свои), и в нашем Видновском ДК (зал на четыреста мест, настоящая сцена, рампа - это уже достаточно жутко). А однажды на 9 мая пришлось выступить на стадионе. Нет, не в Лужниках, всего лишь на стадионе "Металлург", но мне и этого хватило. На трибунах полгорода собралось, сцена была огромная (там и оркестр наш выступал и другие коллективы). На неё меня и выпихнули с баяном. Играл "Выходной марш" Исаака Дунаевского из кинофильма "Цирк" (была у меня тогда такая "коронка", я её на выпускном экзамене играл). Произведение это любил, да и сейчас люблю, очень красивая музыка, и даже тональность он выбрал волшебную - фа минор… Но одно дело играть "для себя", а другое - на публике. В общем, после выступления (вполне удачного) я в полной прострации на ватных ногах спустился со сцены, кто-то забрал у меня баян, а у меня была только одна мысль - забиться в какой-нибудь тёмный угол и отсидеться там какое-то время, в себя прийти. Усугублю рассказ таким сравнением - по силе негативного воздействия на мою ранимую психику это было сравнимо с впечатлением от автоаварии, в которую я попал спустя много лет (уснул за рулём и "обнял фарами" дерево). Машину тогда списали в металлолом, а я остался жив и почти здоров. "Почти", ибо колено всё-таки сломал, но ГАИшник мне доверительно сказал, что они в подобных ситуациях имеют труп. Я проникся: "Вот свезло, так свезло".

Одним не слишком удачным летом я "круто попал" в пионерском лагере - штатным баянистом туда приехал мой "персональный" преподаватель Игорь Николаевич Зырянский. Увидев меня, он обрадовался и сказал, что я буду там выступать в концертах и не только в нашем лагере, но и в соседних. Защитить меня было некому, бежать некуда, пришлось отбиваться самому. Твёрдость характера я тогда проявил совсем мне несвойственную - выбора не было. Сторговались на том, что на баяне он будет играть сам, а я буду стоять рядом и бить в бубен - надо привыкать выступать на сцене. Он так считал. Пацаны меня прикрывали - когда Игорь Николаевич появлялся в поле зрения, мне шипели: "Сашка, атас! Толстый идёт!" Я ныкался за какую-нибудь лавочку и тем избегал очередного "призыва" на сцену. Хотя… От репетиций ещё можно было откосить, а на концерты он меня всегда вылавливал. Куда там в лагере спрячешься? Отдых был заметно омрачён.

В оркестре первое время играл на баяне-валторне. Это такой большой ящик, из-за которого меня было почти не видно (мне тогда лет десять было). Правая клавиатура - на две октавы, левой нет совсем, и красивый, чуть глуховатый бархатный звук. Однажды на репетиции наш худрук и дирижёр Владимир Давыдович Глейхман сказал: "Вот, решил валторне дать соло". Все поаплодировали, а я облился холодным потом: "Где соло, почему соло, зачем соло?" Вот - указали мне - над нотным станом соответствующего места в партии действительно была надпись "solo", которую я сразу-то и не заметил и поэтому сыграл свою партию "легко и непринуждённо". Да она лёгкая была, без затей, я её практически сразу наизусть выучил, чтобы не заморачиваться. Но - соло?! Я впал в ступор и играть больше не смог. Соло - это не для меня. Пожалуй, то, что я когда-то перестал быть членом этого коллектива, это правильно. Так честнее. Полноценный оркестрант должен быть готов к исполнению партий не только сложных, но и сольных.

А до оркестра я занимался в хоре. В музыкальной школе помимо таких предметов как специальность (в моём случае баян), сольфеджио и музыкальная литература был ещё обязательный предмет - коллективное музыкальное творчество. И тут был выбор - или хор, или оркестр. И то, и другое было не в музыкальной школе, а в ДК МКГЗ, но хор занимался один раз в неделю один час, а оркестр - два раза в неделю в общей сложности пять часов. С чисто "октябрятским" прагматизмом я выбрал хор, как "меньшее из двух зол". Впрочем, "зло" - это в смысле "обязаловка". Никакого зла в хоре, конечно же, не было, а, напротив, было даже интересно. И я там был на неплохом счету, руководитель хора Татьяна Александровна Гончаренко меня даже назначила солистом - у меня в детстве был хороший слух и не по годам способность владеть своим голосом. Солистом быть, конечно, стрёмно, но если ты стоишь не один как перст, а в ряду товарищей, чувствуя их плечи, то ничего, вполне терпимо. Однажды Татьяна Александровна решила в порядке творческого эксперимента совместить меня со взрослой группой девиц-певиц. Они назывались не хор, а ансамбль, было их там штук пять-шесть, и были они все совсем взрослые, да практически старые уже - лет по восемнадцать (мне-то ещё и десяти не было). Высокие дылды с большими сиськами. Я им в пупок дышал. Но пели здорово - на несколько голосов, по-взрослому. Мы так не умели. Исполнять мы должны были песню про мельника, мальчика и ослика (на слова Маршака, по-моему). Начинал один я, сам я, без ансамбля: "Ме-ельник на ослике ехал верхо-ом, ма-альчик за осликом плёлся пешко ом". А ансамбль подхватывал (на несколько голосов, как они это умели): "Фу ты, - хохочет досужий народ, - дедушка едет, а мальчик идёт! Где это видано, где это слыхано - дедушка едет, а мальчик идёт". Очень красивая мелодия с восточными интонациями. И аранжировка стараниями Татьяны Александровны получилась хорошая. И на репетициях всё складывалось как нельзя лучше. Мне даже нравилось, хотя для репетиций с ансамблем мне приходилось оставаться после репетиций хора, когда все мои друзья шли себе по домам (никакой личной жизни!). Пока я не задался вопросом "А что дальше?" Ответ был очевидным и неутешительным - выступление. Все репетиции всегда и везде заканчиваются выступлением. И зародился во мне вполне оправданный мандраж. А тут и вскоре и концерт подвалил… Я считал дни, надеялся, что пронесёт как-нибудь, может заболею? Не заболел. Настал день "Д", пришел час "Ч". Мы выступили с хором. Я попробовал сныкаться в зале, но Татьяна Александровна меня быстро вычислила: "Ты чего тут сидишь? Через десять минут на сцену! Ну-ка пошли ещё разок прогоним". Мы пошли в хоровую комнату и стали "прогонять". Верите ли? Я сам удивился. Было такое впечатление, что по дороге сюда меня на пару минут взял в плен какой-то медведь и оттоптал мне все уши. ТАК я ещё никогда не лажал. Причём это ни в коем случае не было саботажем с моей стороны, петь плохо СПЕЦИАЛЬНО я бы просто не смог, нас этому не учили. Я старался, но у меня не получалось. Видимо сработала психосоматика. Моё подсознание просчитало ситуацию, пришло к правильному выводу - если я сейчас спою хорошо, то через пять минут это придётся повторить уже на сцене, и выдало "команду на самоуничтожение". Татьяна Александровна поняла, что толку не будет, отпустила меня обратно в зал, а ансамбль исполнил другую песню (репертуар у них был большой) но уже без солиста. Жаль, номер был задуман хороший, оригинальный. И Татьяну Александровну подвёл. Но видит Бог - моей вины тут нет. Натуру не переделаешь. Эта фобия оказалась мне не по силам.